Песни, запрещенные в СССР
В марте 2008 года издательство «ДЕКОМ», Нижний Новгород, выпустило в серии “Имена” книгу М. Кравчинского «Песни, запрещенные в СССР”.
Новая книга Максима Кравчинского продолжает рассказ об исполнителях жанровой музыки. Предыдущая работа автора «Русская песня в изгнании», также вышедшая в издательстве ДЕКОМ, была посвящена судьбам артистов-эмигрантов.
В новом издании М. Кравчинский повествует о людях, рискнувших в советских реалиях исполнять, сочинять и записывать на пленку произведения «неофициальной эстрады».
Простые граждане страны Советов переписывали друг у друга кассеты с загадочными «одесситами» и «магаданцами», но знали подпольных исполнителей только по голосам, слагая из-за отсутствия какой бы то ни было информации невообразимые байки и легенды об их обладателях.
«Интеллигенция поет блатные песни», – сказал поэт. Да что там! Члены ЦК КПСС услаждали свой слух запрещенными мелодиями на кремлевских банкетах, а московская элита собиралась послушать их на закрытых концертах.
О том, как это было, и о драматичных судьбах «неизвестных» звезд рассказывает эта книга.
Вы найдете информацию о том, когда в СССР появилось понятие «запрещенной музыки» и как относились к «каторжанским» песням и «рваному жанру» в царской России.
Откроете для себя подлинные имена авторов «Мурки», «Бубличков», «Гоп со смыком», «Институтки» и многих других «народных» произведений.
Узнаете, чем обернулось исполнение «одесских песен» перед товарищем Сталиным для Леонида Утесова, познакомитесь с трагической биографией «короля блатной песни» Аркадия Северного, чьим горячим поклонником был сам Л. И. Брежнев, а также с судьбами его коллег: легендарные «Братья Жемчужные», Александр Розенбаум, Андрей Никольский, Владимир Шандриков, Константин Беляев, Михаил Звездинский, Виктор Темнов и многие другие стали героями нового исследования.
Особое место занимают рассказы о «Солженицыне в песне» – Александре Галиче и последних бунтарях советской эпохи – Александре Новикове и Никите Джигурде.
Книга богато иллюстрирована уникальными фотоматериалами, большая часть из которых публикуется впервые.
К изданию прилагается подарочный диск с коллекционными записями. На диске 27 песен. Общее время звучания 80 минут.
Книгу «Песни, запрещенные в СССР» можно заказать в Интернете, а также купить во всех крупных книжных магазинах страны.
«ОДЕССКИЕ ПЕСНИ» ПО ПРОСЬБЕ ЦК КПСС»
«Города, конечно, есть везде,
Каждый город чем-нибудь известен,
Но такого не найти нигде,
Как моя красавица Одесса…»
Из репертуара А.Фарбера
Одессе-маме музыкальная стихия…» — точнее не сформулируешь – город у Черного моря всегда славился великолепными артистами, певцами, музыкантами и поэтами. Сколько блистательных имен подарила миру Одесса?! Да не просто статистов, а звезд первой величины! Что же касается основной канвы нашего повествования, то тут щедрость «Мамы» была поистине безгранична – одесситы внесли гигантский вклад в развитие «русского жанра». Вспомните! Еще до революции на театральных подмостках Одессы зажглись звезды Юрия Морфесси и Изы Кремер. Чуть позднее покорил публику юный Леонид Утесов. В этом городе начинали творческий путь будущие звезды русской эмиграции: Рита Коган и Александр Шепиевкер, Майя Розова и Михаил Боцман. В далекие 60-е годы «Жемчужина у моря» стала первым городом, откуда разлетались по всему Союзу пленки, загадочно подписанные — «еврейские одесситы». Данный тавтологический ярлык скрывал под собой множество персоналий ярких, неординарных исполнителей: солист группы «Бородачи» Илья Байер, подзабытый сегодня Владимир Ефимчук (первый проект Станислава Ерусланова), мифический коллектив «Воркутинцы», знаменитый Алик Берисон, почти официальный даже в блатной песне Михаил Водяной и, конечно, искрометный и неподражаемый Алик Фарбер.
Память талантливого музыканта Алика Ошмянского хранит массу уникальной информации: воспоминания о годах юности, проведенных в Одессе, о людях, окружавших его и интересных событиях, происходивших на берегах Черного моря и не только. Сегодня певец и композитор Ошмянский, скрывшийся когда-то под «шпионским» псевдонимом Фарбер живет и работает в Лос-Анджелесе.
О его эмигрантских «путях-дорогах» повествует глава «Одессит с цыганской душой» в моей первой книге «Русская песня в изгнании». Если она попадала вам в руки, то вы, наверное, помните, что он оказался едва ли не единственным из певцов-эмигрантов третьей волны, чей голос стал известен в СССР задолго до его отъезда из страны.
Поэтому нет ничего удивительного, что в очередной свой приезд в Калифорнию я поспешил увидеться с легендарным исполнителем и обстоятельно побеседовать о начале творческого пути, истории появления «той самой», первой записи,
о коллегах и друзьях юности. За щедро накрытым столом, — за что отдельное спасибо очаровательной жене музыканта Рае, — началась в тот летний вечер наша встреча.
-Алик, вы родились в 1944 году, закончили музыкальную школу имени профессора Столярского, учились в консерватории, знали весь цвет творческой Одессы, до эмиграции в 1975 году руководили многими музыкальными коллективами. Попробуйте, как художник-импрессионист широкими мазками воссоздать атмосферу, царившую в Одессе на рубеже 50-60-х годов.
Одесса, вообще, самый музыкальный город, который я знаю. Мы жили в коммуналке, в самом центре – угол Карла Маркса и Дерибасовской. Весной, летом из каждого окна неслись звуки гитары, баяна, звучали патефоны, потом стали появляться магнитофоны. У нас в квартире жила соседка-портниха, тетя Аня, очень бедная женщина, вечно в штопаных чулках, такая скромная. Но у нее единственной в нашей коммуналке был трофейный патефон и пластинки Лещенко. Раз в год, на ее день рождения приходили гости и они заводили этого запрещенного певца. Я всегда очень ждал этот день, чтобы насладиться его голосом. Так я впервые и услышал Петра Лещенко, кстати. А несколько лет спустя, тетя Аня умерла и, представляешь, у нее все матрасы и перины оказались просто забиты деньгами. Я так удивился – вела настолько аскетичный образ жизни, но буквально спала на миллионах… Ну ладно, речь не о ней.
Период, начиная с конца 50-х годов, я называю «вторым НЭПом». По какому-то гласному или негласному разрешению властей люди получили возможность заниматься небольшим бизнесом: открывались цеха, учреждались артели… Договаривались с колхозами, продавали излишки продукции, производили разный ширпотреб.
Помнишь, эти щетки из конского волоса. Про них потом песенку сочинили:
«Щеточки, щеточки – мой папа говорит
Кто придумал щеточки, тот точно был аид,
Весело, щеточки, с вами мне сейчас,
Памятник тому поставлю, кто придумал вас»
К чему я веду? У народа появились лишние деньги. Где их можно было потратить в то время? В кабаках, конечно. Приходили деловые, «катеньку» (сто рублей – прим.авт.) в оркестр: «Пару гнедых!» Давай! Сыграй для души!» И понеслось. Гуляли от души, с размахом. Одесса – портовый город. Когда моряки китобойной флотилии «Слава» возвращались из похода, они швыряли бабки налево-направо. Вино лилось, женщины смеялись, столы ломились. На следующий день весь Привоз был завален заграничными шмотками, косметикой, пластинками…
Второй момент, характерный для тех вольных лет – возникновение настоящего культа свадеб в Одессе. Сто человек гостей – это минимум. Такая свадьба считалась скромной. Родители невесты, жениха из кожи вон лезли, старались пригласить лучших музыкантов. Все ребята играли на таких мероприятиях: Алик Берисон, «Бородачи», «Гномы», я со своим оркестром, конечно. Мы работали минимум четыре свадьбы в неделю, заняты был на год вперед. Люди назначали торжество на тот день, когда я свободен. Такая была популярность.
-А что пели в те годы на свадьбах и в ресторанах?
Все, что гости пожелали. Знаешь, для музыканта катастрофа, когда его просят сыграть какую-то композицию, а он говорит: «Я ее не знаю!». Этого абсолютно нельзя допускать. Все – полная потеря репутации. Знаешь, не знаешь – играй, импровизируй. Если ты не знаешь, то кто-то из ребят в ансамбле должен был знать наверняка. Тут же напел тебе на ухо и все – звучит нужная тема. У нас репертуар насчитывал больше тысячи песен, которые мы могли сыграть на раз. И еще столько же было в тетрадках. Джаз, блюз, эстраду, рок-н-ролл, блатняк – все делали вот так (щелкает пальцами). Да и сейчас это никуда не делось – только репертуар расширился (смеется).
-Можно подробней поговорить именно о «блатняке»…
Что я хочу сказать о тех песнях, которыми ты интересуешься. Сегодня их зовут «русским шансоном», мы не знали подобных терминов. Были лагерные песни, блатные, одесские. Кстати в настоящих одесских вещах ты никогда не услышишь матерных выражений, неграмотность языка, возможно, нарочитую, можно уловить, но нецензурные слова – исключено. «Школа бальных танцев», «Денежки», «Сонечкины именины», «Жил на свете Хаим» — все написано с юмором, интеллигентно. Музыкальной основой для большинства классических одесских песен стали старинные популярные еврейские мелодии, так называемые «фрейлехсы» (в переводе с идиш – веселый танец – прим.авт.) Они даже не имели названий, музыканты садились и руководитель оркестра говорил: «Играем фрейлехс №57!». И звучало…
(Напевает мелодию «Жил на свете Хаим»). Много лет спустя кто-то придумал тексты под них. Мы исполняли такой репертуар на свадьбах и в ресторанах, но он никогда не был для меня основным. Откровенно говоря, мне больше по душе джаз, старая эстрада в лице Петра Лещенко или Морфесси… Я часто обращаюсь к классике…
Так вышло, что публика запомнила меня по «одесским штучкам»… Что ж? Как я – одессит, могу не любить наши песни (улыбается).
Алик, остановимся на истории записи вашего первого магнитоальбома. Что предшествовало тому концерту, и какова история псевдонима?
В 60-е годы по всему Союзу гремел Одесский театр оперетты. В труппе собрались очень талантливые артисты: Миша Водяной, Сема Крупник, Юра Дынов, да и моя мама проработала там почти тридцать лет. На гастролях в разных городах, как это обычно бывает, после завершения выступлений проводился праздничный вечер.
И вот однажды, после серии аншлаговых спектаклей в Москве, ведущих артистов труппы приглашают на торжественный прием в Кремль, плавно перетекающий в банкет и концерт с участием солисток кардебалета (смеется).
На этом приеме присутствовал член ЦК КПСС по фамилии Полянский* (запомни это имя, уважаемый читатель, оно еще встретиться на этих страницах – прим.автора). Не помню, кем он был, но пост занимал серьезный, потому что даже сама Фурцева** ему подчинялась. А в Одесской оперетте служил такой артист Семен Крупник, он, кажется, до сих пор там и остался. Сема — большой карьерист, из тех, кто всегда старается быть поближе к начальству, где, как говорят в Одессе, можно
что-нибудь «споймать». Не удивительно, что в тот вечер он оказался за столом рядом с Полянским. Застолье есть застолье – атмосфера расслабленная, все довольны, пьют, веселятся. Полянский разоткровенничался, сказал, что очень любит блатные, нэпманские песенки и спросил, не знает ли Крупник какого-нибудь парня, кто бы их здорово исполнял. «Я дам команду, организую студию. А вы, по возможности, запишите что-нибудь интересное, из старенького» — ласково приказал подвыпивший чиновник. Сема взял под козырек. В тот же вечер он звонит мне и возбужденным голосом говорит: «Алик, я только что говорил с членом ЦК! Есть просьба – надо срочно собрать ребят и записать программу одесских песен! Не волнуйся, студия будет предоставлена». Я чуть со стула не упал – какая студия в то время, конец 60-х годов. Даже такие люди как Высоцкий писались тогда дома на магнитофон, а тут студия, да еще для подобного репертуара… На следующий день Крупник первым самолетом прилетел в Одессу и снова звонит мне: «Собрал команду? Срочно, Аленька, я не шучу, это просьба из ЦК партии!» Как назло, по каким-то причинам обычного состава моего коллектива не оказалось на месте, пришлось брать тех, кто под рукой. В итоге, на записи звучат «скрипка, бубен и утюг» (смеется)
-Зря вы так, запись в считанные дни облетела весь Союз и вошла сегодня в «золотой фонд» жанра.
Так слушай дальше. Приехали рано утром, заспанные еще в студию какого-то ДК и
я сходу записываю двадцать одну песню, а двадцать вторую — «Школа Соломона Кляра» — записывает Сема Крупник. Ставит, так сказать, виртуальный автограф на пленке и она в этот же день отправляется в Москву. Все бы ничего, но у режиссера, кто сидел за пультом, осталась своя копия, которая уже на следующий день оказалась у коллекционеров. Многие из не только собирали, но и продавали ленты. И тут в руки к этим людям попадает запись одесских песен, выполненная на профессиональном уровне, с хорошим звуком, без шипения и скрипа. Конечно, ее моментально растиражировали и стали продавать. Да еще на коробке писали мою настоящую фамилию. Я когда узнал – разволновался страшно. Пришел к людям, кто торговал этими катушками и говорю: «Ребята! Мне неприятности не нужны! Меня уже и так затаскали из-за того, что я пел еврейские песни в ресторане, а тут еще пришьют исполнение хулиганских вещей. Уберите мою фамилию! Вообще не пишите ее никак! Я автор и имею на это все права!» Они, надо сказать, пошли на встречу и по неведомым мне причинам обозвали меня Фарбером. Так и появился Алик Фарбер.
Эти события происходили примерно в 1965-66 году.
-Вы упомянули артиста одесской оперетты Михаила Водяного. Были ли вы знакомы и если да, то, вероятно, знаете, пел ли Водяной «запрещенные песни», записывался ли, как вы на пленку?
О, Мишенька Водяной! Как я мог не знать его? Конечно, мы были приятелями.
Он не был коренным одесситом и попал к нам из Львовского театра, но город полюбил его. Леонид Утесов называл Водяного полпредом Одессы в Москве.
Мишу узнавали на улицах, им гордились. Во время работы над спектаклем «Белая акация», где Водяному предстояло сыграть стилягу – моряка, по кличке Яшка Буксир, — костюмеры долго не могли подобрать для него одежду, чтоб не просто модно было, а «последний писк». И вот, представь себе, «картина маслом» — Водяной фланировал по Дерибасовской и заметил какого-то парня в яркой рубахе- гавайке. Миша к нему: «Продай!» Но, чувак был так рад! Еще бы, лично Водяному понадобилась его рубаха, что снял фирменную тряпку прямо с себя и просто подарил ее любимому актеру. А ты знаешь, что Михаил Водяной стал первым в истории Союза артистом оперетты, кому присвоили звание «Народного артиста СССР». «Легкий жанр»! Власть всегда считала его идеологически вредным. Уже после моего отъезда, в конце 70-х он даже стал директором театра и пробил новое здание для труппы.
На него настучала какая-то сволочь, якобы он ворует у государства, завели дело, и, хотя, оно развалилось, но сердце у Миши не выдержало – он вскоре умер.
— А сегодня Одесский театр музыкальной комедии носит его имя…
Да, я знаю… Ты спросил, пел ли Водяной блатные песни. Нет, конечно. Он всегда был любимцем публики, да и власти ему, в общем, благоволили. Зачем ему было лезть на рожон?
-Но среди коллекционеров ходит пленка, где голосом очень похожим на Михаила Водяного кто-то поет: «Не один в пистолете патрончик…», «Одесса красная», «Сонечкины именины» и т.д. Там, кажется одиннадцать вещей всего.
Ты говоришь о песнях, которые звучали в спектакле «Свадьба в Малиновке».
Эту оперетту написал в 1937 году композитор Александров, правда, не тот, что сочинил гимн, — другой. В начале 60-х она шла на сцене Одесской оперы, и Миша играл там Попандопуло. Так было: сначала пьеса, потом фильм. Его и позвали туда, потому что уж очень он хорош был в этой роли. И пел он там эти песенки вполне официально. «Патрончик» там был (напевает), «Мясоедовская», «Про Одессу»…
Кто-то, видимо, записал саунд-треки из оперетты, вот и гуляет пленка.
Нет, Мише неприятности были не нужны, у него и так все было ок.
-А что за неприятности случились у вас из-за еврейских песен?
Во всех городах страны в те времена существовали такие организации, как ОМА – объединение музыкальных ансамблей. В их задачи входило отслеживать репертуар, исполняемый ресторанными коллективами на предмет идеологии, прежде всего.
Я, как человек с высшим музыкальным образованием, также входил в ОМА. Такой получался парадокс, каких было немало при Советской власти: днем я заседал в репертуарной комиссии, а вечерами шпилил «7-40» и «Мурку» в кабаке или на свадьбе. Как вы думаете, работать в Одессе и не петь одесских песен?! За что же люди будут платить? За песни Серафима Туликова? Нет, конечно. Однажды кто-то где-то услышал, что я пою на идиш и меня вызвали «на ковер».
«Как так! Вы исполняете еврейские песни!» — орал какой-то чин из райкома.
Я отвечаю на голубом глазу: «Партия говорит, что мы должны быть интернационалистами!» (смеется). Но мой спектакль не прокатил. Меня уволили с должности руководителя оркестра Дворца бракосочетаний, и я стал искать новую работу. И нашел – три года я возглавлял цыганский ансамбль в Тульской филармонии. Объездил с ним всю Россию.
-Отсюда ваша любовь к цыганским мелодиям? Даже на обложке первой эмигрантской пластинки вы сфотографированы в костюме а-ля ром. Да и звучат там несколько блестящих «таборных» вещей. Чего стоят только знаменитые «Финские цыганки».
Да, я очень люблю цыганскую культуру вообще. У меня есть близкий друг из старинного цыганского рода, который живет в Москве, — Юрий Цурило.
Он великолепный музыкант, сумасшедшего уровня. Удивительно, но музыкальное чутье, вкус у цыган развито как ни у какого другого народа. Не зная нот, они такое вытворяют на гитаре… У меня дух захватывает! Кстати, в Канаде, в Торонто, в 1979 году я три месяца готовил грандиозный концерт из двух отделений, где исполнил в основном цыганские песни и русские романсы. Эта пленка никогда не выходила официально, но считайте, что у Алика Ошмянского существует и третий альбом.
-Встречались ли Вы с легендарным парижским цыганом Алешей Димитриевичем во время его гастролей в 1984 году по городам США?
Да, мне посчастливилось увидеться с этим великим артистом в Лос-Анджелесе.
Сначала он давал полноценный концерт в зале, а на следующий день было организовано более кулуарное выступление в ресторане «Misha's», принадлежавшем семье эмигрантов второй волны. Алеша держался с большим достоинством, но в то же время скромно. На разогреве выступал постоянно работавший в ресторане югослав, затем аккомпаниатор Димитриевича прекрасный гитарист Костя Казанский пел несколько вещей вместе с Вероникой Кодолбан. И только потом выходил САМ Алеша.
Он показал тогда семь самых известных композиций из своего багажа: «До свидания, друг мой, до свидания» Есенина, «Жулика», «Мурку» (куда ж без них?), несколько романсов. Встречали его кстати овацией. На закрытое выступление пришли люди, понимавшие, что перед ними ЛЕГЕНДА, а вот накануне, в зале, многие не поняли его, уходили с концерта. Обидно… Мне посчастливилось пообщаться с маэстро, пусть и недолго. Он хорошо ко мне отнесся, показал несколько «фирменных» аккордов. Надо было видеть, как Алеша держал гитару… Он обнимал ее, словно живое существо.
В конце вечера я вышел на сцену и спел четыре старинных цыганских песни в его честь: «Пусть гитара звенит непрестанно», «Выпьем мы рюмку водки» и т.д.
Алеша растрогался, было видно, что он рад тому, как его приняли. С ним была молодая жена-француженка Тереза и он, конечно, хотел показать ей, что он знаменит, и любим публикой.
-Алик, спасибо за интересный рассказ. Позвольте в завершении беседы вручить вам подарок от российских коллекционеров и сайта blatata.com: это восстановленная и отмастеренная запись первого концерта Алика Фарбера. Качество, поверьте, блестящее. Искали по всему бывшему Союзу и нашли.
Спасибо, это очень приятно. Сегодня же послушаю и возможно сделаю, как сейчас говорят, ремикс. Максим, всем, кто меня помнит, передай, обязательно, сердечную благодарность.
*Полянский Дмитрий Степанович (1917-2003), политический деятель.
С 1953 1-й секретарь ряда обкомов и крайкома КПСС. В 1958-62 председатель Совета Министров РСФСР.
С 1962 заместитель председателя и 1-й заместитель председателя Совета Министров СССР. В 1973-76 министр сельского хозяйства СССР. В 1976-87 на дипломатической работе. Член Политбюро ЦК КПСС с 1960 по 1976 г.г.
**Фурцева Екатерина Алексеевна(1910-1974) – С марта 1954 г. стала первым секретарем Московского городского комитета КПСС. В январе 1956 — Вторым секретарем МГК КПСС. На XIX съезде КПСС была избрана кандидатом в члены ЦК КПСС. На XX съезде вошла в ЦК КПСС, кандидатом в члены президиума ЦК КПСС. С 1960 г. Е.А.Фурцева была назначена на пост министра культуры СССР.
