Александр Заборский: «Душа начинает петь, когда ее запирают под замок…»

— В сети появились Ваши новые записи, их широко комментируют, некоторые даже критикуют, — что случилось с Заборским? То он долго молчал, нигде не выступал, а то вдруг ударился в концертную деятельность, выпускает один диск за другим, поёт песни, которые не то, что лагерными, но и блатными не всегда можно назвать.
— Со мной ничего не случилось. Да, бухал. Да, пел редко, больше размышлял о себе, о времени, в котором мы все живём. Можно сказать, творчески переосмысливал всё то, что я сделал, и что ещё хотел бы сделать. Смотрел, что делают другие, как делают, кому вообще это нужно.

— Но ведь у Вас было железное, никем не оспариваемое, амплуа – воровской блатняк. Суровый, немного насмешливый, немного грустный, но очень достоверный, от которого иногда мурашки по коже бегали. Сохранилось ли что-нибудь от прежнего Заборского в Ваших новых альбомах?
— Вы меня можете облить парафином, но я никак в толк не возьму, откуда такой ветерок подул? Скажу Вам по секрету, я всегда делал то, что мне нравится. И старался не обращать внимания, ни на какие прокрутки и прокладки. И тогда, и сейчас мне по душе лагерный фольклор, там много чисто русских слов, есть и слова других народностей, это живая, образная речь. Меткий и бескомпромиссный язык. Жёсткая поэзия, суровые, жизненные сюжеты, никакой абстракции. В соединении с хорошей, обязательно живой, музыкой он даёт неисчерпаемые возможности для певца. Так я пел, так стараюсь петь и сейчас, то есть, со всей душой. Почему у других получается по-другому (лучше или намного лучше, но по-другому) – не знаю, наверное, мы поём о разных вещах.

— О каких?
— Тургенев, на открытии памятника Пушкина в Москве в 1880 году, говорил, что поэзия, это великая освобождающая сила. Наверное, стоя у этого памятника, любой русский должен был почувствовать себя более свободным. В местах заключения никаких памятников нет, но человеку надо любой ценой сохранить внутреннюю свободу. Вот об этом я и пытаюсь сказать.

— А как же жаргон, феня, ненормативная лексика? В ней тоже освобождение?
— А как Вы думали? Просто вы никогда не пробовали, да и не сможете, правильно произносить некоторые слова. У Вас это будет набор звуков, а не тайный знак, оберег, шифр или жизненно важная информация. Вот спойте простую фразу, например: «Крутанули сидора, — богашух у п… дора»,- и сразу станет ясно, кто поёт и о чём.

— Вы же сами не сидели, насколько я знаю?
— Вопрос некорректный. Тот, кто его задаёт, обязан спросить и о том, по какой статье человек сидел, где, с кем, был ли освобождён досрочно и почему. Только тогда статус сидельца можно истолковать правильно и делать соответствующие выводы. Я не «хозяйский», и, слава Богу.

— Извините, больше таких вопросов я не задам. Но вот Вы упомянули Бога, Вы верующий человек?
— Да. Над нами обязательно кто-то есть. И в руке у него весы. На одной чаше наши грехи, на другой – добрые дела. Что перевесит? Вот вы задали вопрос о тюрьме, то есть о наказании. А Вы уверены, что вне тюрьмы Ваша жизнь свободна и насыщена смыслом? В чём её суть? Вы уверены, что если Вы ошиблись и сотворили зло, обиду, кого-то довели до крайности, до смерти, у Вас есть возможность исправиться?

— То есть, если я хожу, это не значит, что я не сижу?
— Это Вы поймёте, когда сядете. Но я не об этом. Тюрьма, зона не предназначены для того, чтобы человека уничтожить. Значит, в них должно быть нечто, помогающее человеку изменить свою судьбу. Что это? Может быть, песня? И какая она должна быть?

— Вы меня спрашиваете?
— А кого? Вы же интересовались словами, выражениями. А Вы помните, что первые песни на Руси, не считая, конечно, девичьих и обрядовых, были разбойничьими? Озорными или заунывными, с надеждой на прощение или спасение, безысходными или романтичными, — всякими. Душа начинает петь, когда её запирают на замок, лишают любви или изощрённо полосуют кнутом. Не каждая душа готова при этом на преступление, а вот петь – каждая.

— Да, я с детства помню, ни одно застолье не обходилось без: «Бежал бродяга с Сахалина звериной узкою тропой…»
— Или вот эта: «Из людей лишь один на утёсе том был, лишь один до вершины добрался…»

— Но в тюрьмах сидят воры и бандиты, которые нарушили закон, которые презирают своих сограждан и гордятся своей профессией…
— Я лично не презираю общество, но я не презираю и людей, которые в чём-то ошиблись в жизни. Кстати, часто не по своей вине. Что же касается закона, то я об этом промолчу. Закон закону рознь. Просто повторю, что не имеем мы права уничтожать себе подобных, не дав им хотя бы маленькой надежды и шанса на спасение. Ну, не дал нам Бог такого права! А представьте, что человек невиновен и его просто подставили?

— А убийцам Бог дал такое право?
— Вор и убийца – разные понятия. Убийца нарушает все законы, и Бога, и Природы, и людей; не имеет никакого значения, кто и что его заставляет это делать. Вор совершает поступки, но в пределах каких-то, ему известных, законов, и он за них готов ответить. Это его выбор.
Вот мне попалась одна книжонка о каббале, это такое еврейское учение о восхождении души, наверное, слышали? Все голливудские актёры им увлекаются, бизнесмены, политики, певцы. Так вот, великий каббалист «Магид из Межерича» сказал, что есть десять правил духовной работы. Трём можно научиться у младенца, а семи – только у вора.

— А каким именно?
— А вы возьмите интервью, скажем, у Мадонны. Она точно не соврёт. Ну ладно, чтобы Вам было понятно, о чём речь, назову хотя бы два: честный вор предан товарищам и не боится рисковать собой.

— А младенец?
— Младенец пробует желаемое.

— Ну что ж, похоже на правду, ведь многие из нас этими качествами не обладают. Ещё один вопрос, если позволите: « Что бы Вы хотели совершить ещё на этом привилегированном и элитном поприще, поприще русского шансона»?
— Как и каждому русскому человеку, мне хочется спеть что-нибудь лирическое, душещипательное, может быть, времён гражданской войны, может быть, о России, которой больше нет.

— Пустить слезу?
— Вы меня пугаете. «Пустить слезу» – означает убить на известном Вам языке. Песня же, наоборот, объединяет, преодолевает неравенство, ненависть, войны и революции.

— А кто такой Заецъ, и как Вы относитесь к его стихам?
— Саша мне нравится. Если его как следует почитать, а он мне подарил свои две книги, — то становится ясно, что он глубоко копает. По крайней мере, в психологии. Хотя, иногда, и прикидывается пиджаком. А кто он такой — неважно. Это такой фантомас, которого никто не видел. Его песни в редакции 60-х годов, с теми словами и смыслами, и с той ещё интонацией, я и хочу представить уважаемой публике в Москве и Санкт-Петербурге. Посмотрим, что скажут люди.

— Это шансон?
— Это придуманный им «патриотический блатной шансон». Как я понял, основанный на любви к стране и народу, а не безразличии или подлянке. Он ещё называет его гротеском, то есть старым, «ископаемым» стилем.

— Ну что ж, посмотрим. Желаю Вам удачи! Обещаю, что обязательно приду на Ваш концерт, «сяду в первый ряд» и буду ловить каждое слово.
— Исполать Вам и Бог навстречу.

Беседовала Мария Ушакова, специально для сайта «Классика русского шансона»