Сергей Трофимов открывает секретные файлы

Псевдоним Сергея Трофимова хорошо известен — Трофим. Его «Аристократия помойки» — пример того, что называют русским шансоном, но с поразительно грамотными и точными текстами. Вот образ сочинителя и исполнителя песен в таком стиле и доминирует в массовом сознании. Между тем Сергей написал большое количество песен для других исполнителей. Многие из этих композиций стали хитами. А однажды он за бесценок выдал целый хитовый альбом. «Грешной души печаль», с чьим именем обычно ассоциируется? А написал его именно Трофим. Надеюсь, что даже из следующего короткого текста вам станет понятно, что человек этот очень разносторонний и глубокий. Притом талант стилизатора развит у него потрясающе. Ему не нужно себя ломать, чтобы перетекать из стиля в стиль. Это происходит абсолютно естественно. В этом есть даже потребность. Вот только показать людям ВСЕ, что ты делаешь, бывает сложновато.
Первое слово у него — всегда о поэзии.
— … Я экспериментирую с русским разговорным языком, адаптируя его к поэтической речи.

— Каков, в таком случае, круг твоего общения?
— Музыканты, поэты, дворяне — граф Лопухин в Германии, Наташа и Никита Голицыны в Париже, плюс, естественно, братва.

— Отчего же братва «естественно»?
— На первой «Аристократии помойки» эта тема хорошо прорабатывалась. И сейчас такие песни пишутся. По приколу.

— Помимо очередной «Аристократии...», я слышал, ты готовишь еще один альбом...
— Да, это будет достаточно неожиданная, наверное, для слушателей работа — роковый альбом. Я все время разрываюсь внутри себя между музыкантом, поэтом и философом. Поэтому идеи мои облечены в совершенно разную форму. Я пишу и в классическом симфоническом стиле, и в джазовом, и в роковом, да еще так называемый русский шансон. А для того чтобы деньги зарабатывать — попсу по заказу. Меня, похоже, ожидает много критики и обвинений, что я «мечусь в жанрах», что певший приблатненные песни Трофим решил удариться в рок...

— Да уж, без злословия не обойдется...
— Так что с сентября я решил вообще интервью не давать. А вообще-то с роковым альбомом самая большая трудность состоит в том, что не могу найти инструменталистов, которые «врубились» бы в материал, хотя у меня много хороших знакомых музыкантов. Мы отослали одну песню по Интернету на американскую студию. У них небольшой шок там приключился — драйв роковый, а лад русский. Сейчас приходится самому на гитаре играть.

— А сколькими инструментами ты владеешь?
— На баяне не умею играть, на тромбоне. А так сам многие инструменты освоил, просто чтобы лучше понять звучание — для аранжировок. Вообще-то я клавишник. Я с пяти лет занимался музыкой — учился в гнесинской капелле мальчиков, в музыкальной школе, пару лет на кафедре народного хора в Институте культуры (съездил в фольклорную экспедицию — меня совершенно прибили песни донских казаков), год в консерватории на композиции. Много работал в кабаке в Орехове-Борисове — это великолепная школа. Поездил по стране с гитарой как рок-бард. Потом ушел в церковь, прослужил два года, но мне подсказали, что дар светского сочинителя важнее в миру.

— Рок-музыка традиционно связана с мощным визуальным началом. Как ты собираешься приспосабливаться к сценической рок-эстетике?
— Меня интересует сейчас тот состав музыкантов, который сыграет музыку на пластинке. Отдельных рок-концертов я давать не собираюсь. Как показала практика, в одном выступлении прекрасно могут соседствовать разноплановые песни. Я сейчас часто выступаю в Питере (скоро будут, кстати, сольники в «Октябрьском»), и на одном из последних концертов исполнил материал, который хочу поместить на роковом альбоме. Публике очень понравилось. Главное — ощущение полной свободы от того театра абсурда, который называется нашей действительностью. В рок-н-ролле интересно выражать русские идеи. Мне кажется, что к роковой эстетике в стихах мы ближе всего подошли в Серебряном веке русской поэзии, когда ассоциативный ряд скакнул на большую высоту.

— Насколько мне известно, для тебя особое значение имеют вопросы православной веры...
— Сейчас я уже не ортодокс, хотя раньше им был. Главное понять, что Бог — это любовь. Путь к нему у каждого человека свой. Я увлекался буддизмом. Читал и Лао-Цзы, и даосских поэтов, которых Боря Гребенщиков не слишком удачно в своих песнях переводил. Но пришел в результате к православному христианству.

— А ты при своем философском складе ума не пытался изложить собственные размышления о жизни на бумаге?
— У меня есть пока не законченный философский труд страниц в шестьсот. А вообще-то я регулярно излагаю свои мысли на бумаге — в песнях, стихах. Ведь сегодня значение слов утрачено. Человеку сложно объяснить простым языком сложные вещи иначе, чем при помощи образов, которые вызывают какие-то ассоциации, движения души. Это и есть задача поэзии.
Кстати, когда ты говоришь о чем-то серьезно — пропускают мимо ушей. Стоит поиронизировать по какому-нибудь поводу — покусился на святое. Меня власть за это недолюбливает. Недавно в Питере большой чиновник под аплодисменты Александра Любимова из «Взгляда» убежал из зала красный, как помидор, когда я пел песню «Господа начальники».

— Ты сказал, что разрываешься между музыкой и поэзией. На мой взгляд, сложно сказать, какое начало в тебе посильнее. Прекрасная игра ума в стихах и замечательные мелодии. Поддерживаешь Пушкина, ставившего поэта неизмеримо выше композитора?
— В чем-то он, наверное, был прав. Чаще бывает, что мои поэтические выплески исключительно спонтанны, а когда сочиняется музыка, меня уже выручает профессионализм. Потом, все-таки, песни — это одно, инструментальная музыка — другое, чистая поэзия — третье.

— Ты говорил о заказной попсе. Дорого стоят твои песни?
— Дорого. Хотя начинающему таланту могу и просто подарить. Но если уж вижу, что человек пришел под тяжестью золота… Попса — это, конечно, выхолащивание всякого смысла из стихов. Правда, недавно написал Елене Пануровой песню — вроде не слишком бестолково получилось, хотя попса стопроцентная. Беда в том, что, делая песню, надо думать даже не том, чтобы слушатель «съел», а купила выпускающая студия. А вот из всех мне известных студий только на одной подбором репертуара занимается человек, имеющий отношение к музыке. Так что вычисляешь, что понравится конкретному человеку. Полный бред. Если бы, к примеру, Боб Рок поприсутствовал хотя бы на одних местных переговорах, у него бы башню снесло.

— Ты не показывал Александру Иванову новый материал?
— Нет, это ни к чему.

— Но ведь альбом «Грешной души печаль» пользовался большой популярностью.
— Там следующая была история. Я написал песню: «Усталая мать вышивает крест...» Но у меня не было средств самому это записывать, да и выходила первая «Аристократия помойки» так, что легко было смазать от нее впечатление иным материалом. Тем более я был абсолютно неизвестен. И я показал песню Сашке, потому что подходящий голос. Завязались неплохие отношения. Он попросил показать другой материал. И началось: «Продай-продай, продай-продай». И мы с моим тогдашним продюсером Степаном Разиным и Сашкой договорились, что альбом — музыка, текст, аранжировка, моя работа на студии — я продаю за какие-то номинальные деньги (за одну песню — 800, за остальные по 900 долларов), а он в дополнение «раскручивает» мое имя как композитора. Джентльменский договор. Осталась, кстати, от того материала песня «Крылья», которая по духу женская и ее никто не поет.
Потом я вижу, что никто меня особо не раскручивает (чистая правда — на пресс-конференции, устроенной «Союзом» по поводу успешной продажи «Грешной души...», Александр Иванов сидел в своей традиционной маске уставшего гения и на вопросы об авторе материала для поистине хитового альбома отвечал односложно и неохотно. — В.Т.). Поэтому я взял и зарегистрировал все песни как автор в «Союзе». Мне пришло $4.000. Из-за них и разгорелся сыр-бор. «Какого хрена ты взял эти деньги, когда я твое имя везде раскручиваю?» — «А где раскручиваешь? У меня есть публикация, из которой вообще непонятно, кто автор этих песен». Как-то уладили разногласия. Кстати, с музыкальной точки зрения я тем альбомом не слишком доволен.

— А тебя удовлетворяет положение человека, который выдает прекрасный материал, но при этом так и не стал звездой?
— Если бы я стал звездой в общепринятом понимании этого слова, не осталось бы времени на работу, а мне нравится сам процесс.

— Чего же ты тогда ждал от той пресловутой ивановской раскрутки?
— Чтобы была подготовлена почва для понимания того, что от меня можно ждать работы в любом стиле. А сейчас приходится все по новой доказывать...
Владислав ТАРАСОВ. Московский комсомолец, 24.08.1998