Возвращенец. Жана Татляна устраивает двойное гражданство
Шансонье Жан Татлян, по собственному признанию, в последнее время живет «на две ноги»: одна в Париже, другая — в Петербурге. На его концерты здесь ходят те, кому за двадцать, за сорок и за шестьдесят (последние до сих пор помнят наизусть легендарные «Фонари» и «Осенний свет»). Всем трем поколениям Татлян посвящает очередные выступления — 7 и 8 апреля, в Мюзик-холле.
— Предполагали ли вы, возвращаясь сюда после 19 лет эмиграции, что так много людей вас помнят?
— Это феномен, чудо какое-то. Когда впервые вернулся в 1990 году, талоны еще были — на сыр, колбасу, другие продукты. Но мне устроили такой теплый прием, что после этого хочется жить долго-долго. Кстати, долголетие мне предсказал известный парапсихолог Вольф Мессинг. Я даже уцелел в страшной автокатастрофе во Франции, в середине семидесятых. Так что буду петь, пока меня хотят слушать.
— Что общего в той стране, из которой вы уехали много лет назад, и той, в которую приезжаете сейчас?
— По-прежнему все по-русски говорят. В остальном — нет флага, нет серпа и молота, нет худсовета, нет диктатуры. Хотя очень многие, особенно пенсионеры, сегодня с ностальгией вспоминают, что тогда у них все было распределено, запрограммировано. Я это сравниваю с аквариумом. Там рыбы спокойно живут, существуют. Советский Союз был самым большим в мире аквариумом. А хозяин — партия — давала 200 миллионам рыб определенное количество кислорода. Конечно, с болью воспринимаю происходящее здесь.
Неважно, по какую ты сторону границы — человеческие эмоции общие. Это все трагично, конечно — катастрофы, терроризм. Вот во Франции с корсиканцами проблемы, но в итоге страдает масса людей. Везде убийства, бомбы, заложники.
— А музыка, по-вашему — это лекарство?
— И лекарство, и наркотик. К сожалению, в шоу-бизнесе много негативных вещей, но я остаюсь оптимистом. Человек на протяжении своей жизни много гадостей делает — выпивает, ворует, обманывает. Имеет миллион — хочет десять, имеет сто — хочет миллиард. Зачем? Не могу понять. А шоу-бизнес — это наркотик. Сцену, любовь публики я называю сладкой канализацией.
— К кому из нынешних российских звезд испытываете уважение?
— Например, к Агутину, у него хорошие песни есть с Анжеликой Варум — красивые слова, образы, сюжеты. Меладзе мне очень нравится, Александр Серов. Это редкость сегодня — мужик на сцене стоит, а не «праздник, праздник». Пусть мир будет таким, какой есть, но незачем своими физиологическими особенностями бравировать, делать на этом бизнес.
— Вы бы уехали из сегодняшней России?
— Я бы и в 69-м не эмигрировал, если бы мне разрешили выехать за границу. В конце шестидесятых хозяин парижской «Олимпии» мсье Кокатрикс приехал в Ленинград, пригласил на гастроли мюзик-холл Рахлина и прослушивал солистов. Он не раз произносил мою фамилию, спрашивал «об этом ленинградском шансонье». Меня к нему не допустили. Не разрешали даже поехать в отпуск во Францию, в гости к тете.
— Значит, вас обида привела на Запад?
— У меня был единственный выход — изменить «невыездную» ситуацию. Это не обида, это борьба была. Ну и отчасти обида, наверное.
— Вы на самом деле материально тогда жили лучше, чем даже секретарь обкома?
— Могу об этом смело заявить, потому что, кроме гонораров за огромное количество выступлений — бывало, по четыре сольных «живых» концерта в день — получал по полторы-две тысячи авторских ежемесячно. Врач, к примеру, зарабатывал тогда по 110-120 рублей в месяц. У меня был огромный катер, который сразу после войны американский адмирал подарил председателю Ленгорисполкома Попкову, расстрелянному впоследствии в ходе «ленинградского дела». Машина у меня, естественно, была — мечта любого советского человека.
Все эти огромные деньги зарабатывал официально и честно платил налоги. Не спел ни одной идеологической песни. Поэтому получал по башке, постоянно у меня случались неприятности.
— Во Франции чувствуете себя своим?
— Живу в своем микромире, который создаю сам. В нем — близкие друзья, и больше мне ничего не надо. Мы — люди общей культуры, а национальность может быть любой, в моем микромире — французы, русские, армяне, греки, евреи. Стараюсь не замечать вокруг хамства, ханжества, грубости. Мне как-то везет, даже в нашем общественном транспорте с этим не стакивался. Вообще люди в России остались прежними. Может быть, только более безразличными и озабоченными.
Ирина НАЧАРОВА. Известия (СПб), 4.04.2001